Школа на Кирочной. Потомку о моей жизни - Михаил Качан

Однажды в начале восьмидесятых годов я приехал в Ленинград и позвонил Лесохину, с которым мы поддерживали редкие отношения. Он приезжал ко мне в Академгородок, я, бывая в Ленинграде, встречался с ним. Гуляя, мы оказались на набережной Невы, где жил Игорь.

– А почему бы не позвать его погулять с нами, – сказал я.

– Не пойдет, – ответил Миша Лесохин. – Я несколько раз звонил ему. Он даже разговаривать не хочет, – кладет трубку.

– Давай я.

Мне ответил голос, похожий на голос Игоря, но, когда я представился, трубку сразу положили. Я повторил. Тот же результат.

Я вижу Неупокоева, с которым у меня впоследствии были проблемы. Он стоит в третьем ряду второй слева. Он пытался навязать всем свою волю. Кому-то удалось. Мне – нет.

Вспомнился Райцын (стоит в третьем ряду первый слева), талантливый человек, но его талант пропал зря. Улица испортила его, и как личность он не состоялся. Однажды в Ленинграде я встретил его и ужаснулся. У него был вид бомжа. Я поздоровался с ним, – он узнал меня и тут же радостно попросил рубль.

Леня Шохор и Алик Абанин, два друга, которые жили в доме Челюскинцев на ул. Восстания. Они и на фотографии вместе – сидят во втором ряду справа крайние. Алик потом стал и моим другом, но он утонул летом после восьмого класса. А Леня, пытался, но не сумел его спасти. И некоторые ребята упрекали его за это. А он переживал.

Сережа Иванов (в третьем ряду справа второй), парень с юмором, говоривший всегда вслух всё, даже тогда, когда лучше было промолчать, большой оптимист.

Вова Владимиров (сидит во втором ряду справа четвертый), вступивший уже в 5-м классе в уличную банду. Однажды я увидел, как он спрыгнул на ходу с трамвая и попал под автомобиль. Мне показалось, что он спрыгнул, увидев меня. Он всегда мне радовался, не знаю, почему. Вова скончался на моих глазах до приезда скорой помощи. Я тогда очень переживал, места себе не находил.

Я помню еще фамилий 10 и еще больше лиц ребят, с которыми я учился. Я помню Финкельштейна (сидит в первом ряду в середине), Гринберга (сидит во втором ряду слева второй), Гессена (сидит в первом ряду крайний слева), Пахомова – рядом с ним, Киренкова (стоит в четвертом ряду первый слева), Немчинова (сидит в первом ряду четвертый слева), Акишина (стоит в четвертом ряду слева пятый, потом он сменил фамилию на Туманов). А вот стоит Котик (между Лопатиным и Ивановым – четвертый справа), он второгодник, и вообще он старше нас года на три. Он вскоре ушел учиться в ФЗУ.

Все родные собираются вместе

Приехала Аня вместе с Пушкинским театром из Новосибирска. Она пришла к нам, и сразу стало шумно и весело. Я не видел ее с июля 1941 года, когда она по телеграмме приехала за мной на станцию Никола-Палома.

– Ух, как ты вырос! Совсем большой стал, – она обнимала и целовала меня, а я немного смущался. Все же 4 года прошло, и я отвык от неё и других моих тёток.

Приехали Лиза с Кирой. Они поселились у нас в средней комнате. Видимо, не могли остановиться у Рахили. Ведь там теперь с ней жил Натан. Нехватало там только Лизы и Киры.

Лиза все время пела: «ми-а-а-а а-а-а, – и снова – ми-а-а-а а-а-а». Она пела во весь голос эти «ми-а-а-а а-а-а» в комнате, коридоре, на кухне, где мама утром в воскресенье жалила на всех оладьи. Во время одного «ми-а-а-а а-а-а» мама ловко всунула ей в рот одну из оладий. Лиза проглотила ее и спросила:

– Ты мне рот затыкаешь, да?

Дядя Миша остался жить в Москве. Вскоре он нашел себе суженую, – женился на Вере и снимал там какую-то каморку. Вскоре у них родилась дочка – Наташа.

Наконец, появился Золя. Оказывается, он был забронирован, и работал на оборонном заводе где-то на Урале. Теперь рабочие и служащие этого эвакуированного из Ленинграда завода вернулись в Ленинград.

Лёва был где-то в Риге, и прислал письмо, что он жив, здоров и надеется на скорую встречу.

Все говорили, что это большое счастье, что все остались живы. А вот с папиной стороны были потери. Не вернулась папина сестра Эмма, которая была врачом-хирургом в госпитале на арендованном у Финляндии полуострове Ханко.

163 дня Ханко был под артиллерийским обстрелом и бомбежкой. Бойцы отражали все атаки. Потери были большие, гарнизон Ханко защищался до последнего, но, в конце концов, финны взяли его штурмом.

О смерти Эммы мы узнали из книжки Аркадия Ивановича Коровина (1898—1967), главного хирурга госпиталя, которую мы обнаружили, кажется, в 60-х годах. Он написал воспоминания о героической защите полуострова Ханко [163 дня на Ханко: записки хирурга / Аркадий Коровин. – Москва; Ленинград: Военмориздат, 1945. – 222 c.].

Он написал, что раненых было много, Эмма беспрерывно оперировала много часов подряд, потом пошла отдохнуть. В ванной комнате её настиг осколок снаряда.

Умерла от тифа в Ташкенте папина мама. Сарра вышла замуж в Ташкенте и вернулась с мужем в Ленинград. Ее муж, Михаил Яковлевич Годович, после ранения на фронте остался с незаживающей раной на ноге.

– Свищ, – говорил он.

Дядя Гриша остался с госпиталем, где он был начальником, в Дзержинске Горьковской области.

А мой двоюродный брат Миша Качан остался в Москве и вскоре женился на Гене, невесте его погибшего друга.

Музыка, радость моя и боль моя

Я бредил музыкой. Очень хотел научиться играть на фортепиано. Я понимал, что вундеркиндом я не буду, потому что мне было уже почти 11 лет, но я хотел играть так, как играла Лиза, как играла Рахиль. А тут еще Аня пришла с новеньким трофейным аккордеоном и по слуху начала играть всякие танцевальные мелодии.

Вскоре мама купила билеты в Кировский театр на оперу «Пиковая Дама» П. И. Чайковского. Мы сидели на 3-ем ярусе, но в первом ряду. «Какая божественная музыка», – думал я.

Даже когда Середа, певший арию Германа, «дал петуха», это не испортило общего впечатления.

Наконец, мама повела меня в музыкальную школу. Музыкальная школа им. Римского-Корсакова была на улице Некрасова (вход был с улицы Короленко), но довольно далеко от нас (так мне казалось) – рядом с Литейным проспектом. Меня прослушали, попросили отбить ритмический рисунок, найти нотки, сыграть гамму, спеть арпеджио. Играть я не умел, так как у нас дома не было инструмента, а всё остальное, видимо, сделал неплохо. Они сказали, что у меня есть слух и чувство ритма, правда воспроизвожу голосом я не очень хорошо, но это разработается. Поинтересовались, какой у нас дома инструмент.

Мама сказала, что пока нет, но мы обязательно купим. В общем, приняли меня, и я начал ходить в первый класс музыкальной школы.

Два раза в неделю были занятия на фортепиано, раз в неделю – сольфеджио, кроме того, надо было ходить на хор. Нагрузка была приличная, но я ходил, не пропуская ни одного занятия.

Самое удивительное было в том, что мама на самом деле купила фортепиано. Это был концертный Diederichs Freres, известной российской дореволюционной фирмы, в очень хорошем состоянии с прекрасным звуком. Но у него был один дефект, который сразу снижал его стоимость в глазах специалистов – на деке, видимо, была трещина, потому что она была заварена. Поэтому инструмент стоил недорого. Правда, у мамы и таких денег не было. Наверное, ей помогли, и она потом эти деньги отдавала.

У инструмента были тугие клавиши, и когда после домашней подготовки я играл на концерте в зале, пальцы у меня легче бегали по клавишам.

Все свободное время я теперь занимался на фортепиано и делал быстрые успехи.

шахматы – моё увлечение

На день рождения 2 ноября мне подарили шахматы. Я умел в них играть, научился еще до войны, а натренировался, играя с ранеными в госпитале.

Кто-то сказал мне, что надо пойти в Дом пионеров и школьников Дзержинского района. Я пошел туда пешком. К тому времени я уже знал многие места, прилегающие к Невскому проспекту, но до Мойки не доходил. Зная точный адрес, я нашел его довольно быстро. Тихонько зайдя в комнату, которую мне показали, я увидел человек двадцать мальчиков, играющих подвое.

На меня никто не обратил никакого внимания, даже мужчина, который сидел с краю длинного стола и тоже играл с каким-то мальчиком постарше меня. Играли быстро. У некоторых стояли шахматные часы, и играющие по очереди нажимали кнопки. При этом каждый, кто играл, еще и разговаривал. Как я потом узнал, это называлось «звонить». Я подсел к одной паре и стал смотреть. Потом один из игравших собрался уходить, а другой обратился ко мне:

– Хочешь поиграть?

Мы стали играть. Когда я выигрывал, мой партнер молчал, но, если он получал преимущество, остроумию его не было предела, он «звонил», не умолкая.

Так я начал играть в шахматы. Вскоре я знал, что руководит шахматным клубом мастер спорта по шахматам Андрей Михайлович Батуев, а играет он постоянно с Витей Корчным, который только что получил в одном из турниров вторую категорию. Мне сказали, что здесь всё время проводятся турниры, и я могу тоже принять участие в очередном, и, если буду в верхней половине таблицы, могу получить третью категорию.